СИНЮШКИН КОЛОДЕЦ.

     Жил  в  нашем  заводе  парень  Илья.  Вовсе бобылем остался - всю родню
схоронил. И от всех ему наследство досталось.
     От  отца  -  руки  да плечи, от матери - зубы да речи, от деда Игната -
кайла  да  лопата,  от  бабки  Лукерьи  - особый поминок. Об этом и разговор
сперва.  Она,  видишь,  эта  бабка,  хитрая была - по улицам перья собирала,
подушку  внучку  готовила,  да  не успела. Как пришло время умирать, позвала
бабка Лукерья внука и говорит:
     -  Гляди-ка,  друг  Илюшенька,  сколь твоя бабка пера накопила! Чуть не
полное   решето!  Да  и  перышки  какие!  Одно  к  одному  -  мелконькие  да
пестренькие,  глядеть  любо!  Прими  в поминок - пригодится! Как женишься да
принесет жена подушку, тебе и не зазорно будет: не в диковинку-де мне - свои
перышки  есть,  еще  от  бабки  остались.  Только  ты  за этим не гонись, за
подушкой-то!  Принесет  -  ладно,  не  принесет  - не тужи. Ходи веселенько,
работай  крутенько,  и  на соломке не худо поспишь, сладкий сон увидишь. Как
худых  думок  в  голове  держать  не станешь, так и все у тебя ладно пойдет,
гладко  покатится.  И  белый  день взвеселит, и темна ноченька приголубит, и
красное  солнышко  обрадует.  Ну,  а  худые  думки заведешь, тут хоть в пень
головой - все немило станет.
     - Про какие, - спрашивает Илья, - ты, бабушка, худые думки сказываешь?
     -  А  это,  -  отвечает,  -  про деньги да про богатство. Хуже их нету.
Человеку  от  таких  думок одно расстройство да маята напрасная. Чисто да по
совести и пера на подушку не наскрести, не то что богатство получить.
     -  Как  же тогда, - спрашивает Илья,- про земельное богатство понимать?
Неуж ни за что считаешь? Бывает ведь...
     -  Бывать-то  бывает,  только ненадежно дело: комочками приходит, пылью
уходит,  на человека тоску наводит. Про это и не думай, себя не беспокой! Из
земельного  богатства,  сказывают,  одно  чисто  да  крепко. Это когда бабка
Синюшка  красной девкой обернется да сама своими рученьками человеку подаст.
А  дает  Синюшка  богатство  гораздому  да  удалому, да простой душе. Больше
никому. Вот ты и попомни, друг Илюшенька, этот мой последний наказ.
     Поклонился тут Илья бабке.
     -  Спасибо  тебе,  бабка Лукерья, за перья, а пуще того за наставленье.
Век его не забуду.
     Вскорости  умерла  бабка... Остался Илюха один-одинешенек, сам большой,
сам  маленький.  Тут,  конечно,  похоронные  старушонки  набежали, покойницу
обмыть,  обрядить,  на  погост  проводить. Они - эти старушонки - тоже не от
сладкого  житья  по покойникам бегают. Одно выпрашивают, другое выглядывают.
Живо   все   бабкино  обзаведенье  по  рукам  расхватали.  Воротился  Илья с
могильника,  а  в  избе у него голым - голехонько. Только то и есть, что сам
сейчас   на   спицу  повесил:  зипун  да  шапка.  Кто-то  и  бабкиным  пером
покорыстовался:  начисто  выгреб  из  решета.  Только  три перышка в решетке
зацепились. Одно беленькое, одно черненькое, одно рыженькое.
     Пожалел Илья, что не уберег бабкин поминок.
     "Надо,-  думает,-  хоть  эти  перышки  к  месту прибрать, а то нехорошо
как-то. Бабка от всей души старалась, а мне будто и дела нет".
     Подобрал с полу каку-то синюю ниточку, перевязал эти перышки натуго, да
и пристроил себе на шапку.
     "Тут,  - думает, - самое им место. Как надевать либо снимать шапку, так
и  вспомнишь  бабкин  наказ.  А он, видать, для жизни полезный. Всегда его в
памяти держать надо".
     Надел  потом  шапку да зипун и пошел на прииск. Избушку свою и запирать
не  стал,  потому в ней - ничем-ничего. Одно пустое решето, да и то с дороги
никто не подберет.
     Илья  возрастной парень был, давно в женихах считался. На прииске-то он
годов  шесть  либо  семь  робил.  Тогда  ведь при крепости-то, с малолетства
людей на работу загоняли. До женитьбы иной, глядишь, больше десятка годов уж
на  барина отхлещет. И этот Илья, прямо сказать, вырос на прииске. Места тут
он знал вдоль и поперек. Дорога на прииск не близкая. На Гремихе, сказывают,
тогда добывали чуть не у Белого камня. Вот Илюха и придумал:
     "Пойду-ко   я  через  Зюзельско  болотце.  Вишь,  жарынь  какая  стоит.
Подсохло,  поди, оно, - пустит перебраться. Глядишь, и выгадаю версты три, а
то и все четыре..."
     Сказано-сделано.  Пошел  Илья лесом напрямую, как по осеням с прииска и
на  прииск  бегали.  Сперва  ходко  шел,  потом намаялся и с пути сбился. По
кочкам-  то ведь не по прямой дороге. Тебе надо туда, а кочки ведут вовсе не
в  ту  сторону.  Скакал-скакал,  до поту наскакался. Ну, выбрался в какой-то
ложок.  Посредине  место  пониже.  Тут трава растет - горчик да метлика. А с
боков  взгорочки,  а на них сосна жаровая. Вовсе, значит, сухое место пошло.
Одно  плохо  -  не  знает Илья, куда дальше итти. Сколько раз по этим местам
бывал, а такого ложочка не видывал.
     Вот  Илья  и  пошел  серединой,  меж взгорочков-то. Шел-шел, видит - на
полянке окошко круглое, а в нем вода, как в ключе, только дна не видно. Вода
будто  чистая,  только  сверху  синенькой  тенеткой  подернулась и посредине
паучок сидит, тоже синий.
     Илюха  обрадовался воде, отпахнул рукой тенетку и хотел напиться. Тут у
него голову и обнесло, - чуть в воду не сунулся и сразу спать захотел.
     "Вишь,  -  думает,  - как притомило меня болото. Отдохнуть, видно, надо
часок".
     Хотел  на  ноги  подняться, а не может. Отполз все ж таки сажени две ко
взгорочку,  шапку  под голову, да и растянулся. Глядит, - а из того водяного
окошка  старушонка  вышла. Ростом не больше трех четвертей. Платьишко на ней
синее,  платок  на  голове  синий и сама вся синехонька, да такая тощая, что
вот  подует  ветерок  -  и  разнесет старушонку. Однако глаза у ней молодые,
синие да такие большие, будто им тут вовсе и не место.
     Уставилась  старушонка  на  парня  и  руки к нему протянула, а руки все
растут  да  растут.  Того  и  гляди,  до  головы парню дотянутся. Руки ровно
жиденькие,  как  туман  синий, силы в них не видно, и когтей нет, а страшно.
Хотел Илья подальше отползти, да силы вовсе не стало.
     "Дай, - думает, - отвернусь, - все не так страшно".
     Отвернулся  да  носом-то  как  раз  в  перышки  и  ткнулся. Тут на Илью
почихота нашла. Чихал-чихал, кровь носом пошла, а все конца краю нет. Только
чует  -  голове-то  много  легче  стало.  Подхватил тут Илья шапку и на ноги
поднялся. Видит-стоит старушонка на том же месте, от злости трясется. Руки у
нее  до ног Илье дотянулись, а выше-то от земли поднять их не может. Смекнул
Илья,  что у старухи оплошка вышла - сила не берет, прочихался, высморкался,
да и говорит с усмешкой:
     - Что, взяла, старая? Не по тебе, видно, кусок!
     Плюнул  ей  на руки-то, да и пошел дальше. Старушонка тут и заговорила,
да звонко так, вовсе по- молодому:
     - Погоди, не радуйся! Другой раз придешь - головы не унесешь!
     - А я и не приду,- отвечает Илья.
     - Ага! Испугался, испугался! - зарадовалась старушонка.
     Илюхе это за обиду показалось. Остановился он, да и говорит:
     -  Коли  на  то  пошло,  так  нарочно  приду  -  воды из твоего колодца
вычерпнуть.
     Старушонка засмеялась и давай подзадоривать парня:
     - Хвастун ты, хвастун! Говорил бы спасибо своей бабке Лукерье, что ноги
унес,  а  он  еще  похваляется!  Да  не  родился  еще такой человек, чтоб из
здешнего колодца воду добыть.
     - А вот поглядим, родился ли, не родился, - отвечает Илья.
     Старушонка знай свое твердит:
     -  Пустомеля  ты, пустомеля! Тебе ли воду добыть, коли подойти боишься.
Пустые твои слова! Разве других людей приведешь. Посмелее себя!
     -  Этого,  -  кричит  Илья,  - от меня не дождешься. чтоб я стал других
людей  тебе  подводить!  Слыхал,  поди-ка,  какая  ты  вредная  и  чем людей
обманываешь.
     Старушонка одно заладила:
     - Не придешь, не придешь! Где тебе! Такому-то!
     Тогда Илья и говорит:
     -  Ладно, нето. Как в воскресный день ветер хороший случится, так и жди
в гости.
     - Ветер тебе на что?- спрашивает старушонка
     - Там видно будет,- отвечает Илья.- Ты только плевок-то с руки смой. Не
забудь, смотри!
     -  Тебе,  -  кричит  старушонка,- не все равно, какой рукой тебя на дно
потяну?  Хоть  ты,  вижу,  и гораздый, а, все едино, мой будешь. На ветер да
бабкины перья не надейся! Не помогут!
     Ну,  поругались  так-то.  Пошел Илья дальше, сам дорогу примечает и про
себя думает:
     "Вот  она  какая  бабка  Синюшка.  Ровно  еле  живая,  а глаза девичьи,
погибельные,  и  голос,  как у молоденькой, - так и звенит. Поглядел бы, как
она красной девкой оборачивается".
     Про  Синюшку  Илья  много слыхал. На прииске не раз об этом говаривали.
Вот,  дескать,  по  глухим болотным местам, а то и по старым шахтам набегали
люди  на  Синюшку.  Где она сидит, тут и богатство положено. Сживи Синюшку с
места,-  и  откроется  полный  колодец  золота  да дорогих каменьев. Тогда и
греби  сколь  рука  взяла.  Многие  будто  ходили  искать,  да либо ни с чем
воротились, либо с концом загинули.
     К  вечеру выбрался Илюха на прииск. Смотритель приисковский напустился,
конечно, на Илюху:
     - Что долго?
     Илья  объяснил  - так и так, бабку Лукерью хоронил. Смотрителю маленько
стыдно стало, а все нашел придирку:
     - Что это у тебя за перья на шапке? С какой радости нацепил?
     -  Это,-  отвечает  Илья,-  бабкино  наследство.  Для  памяти  его  тут
пристроил.
     Смотритель  да  и другие, кто близко случился, давай смеяться над таким
наследством, а Илья и говорит:
     -Да, может, я эти перья на весь господский прииск не променяю. Потому -
не  простые  они,  а  наговоренные. Белое вот - на веселый день, черное - на
спокойную ночь, а рыженькое - на красное солнышко.
     Шутит,  конечно.  Только тут парень был - Кузька Двоерылко. Он Илюхе-то
ровесником  приходился,  в одном месяце именинниками были, а по всем статьям
на  Илюху  не  походил.  Он,  этот  Двоерылко, вовсе со справного двора. По-
доброму  такому парню и мимо прииска ходить не надо - полегче бы работа дома
нашлась.  Ну,  Кузька  давно  около  золота околачивался, свое смышлял, - не
попадет  ли  штучка  хорошая, а унести ее сумею. И верно, насчет того, чтобы
чужое  в свой карман прибрать, Двоерылко мастак был. Чуть кто не доглядел, -
Двоерылко  уже  унес,  и  найти  не  могут.  Однем  словом, ворина. По этому
ремеслу  у него и заметка была. Его, вишь, один старатель лопаткой черканул.
Скользом пришлось, а все же зарубка на память осталась - нос до губы пополам
развалило. По этой приметке Кузьку и величали Двоерылком. Этот Кузька крепко
завидовал Илюхе. Тот, видишь, парень ядреный да могутный, крутой да веселый,
- работа у него и шла податно. Кончил работу - поел да песню запел, а то и в
пляс  пошел.  На  артелке  ведь  и  это  бывает.  Против такого парня где же
равняться  Двоерылому,  коли  у  него  ни  силы, ни охоты, да и на уме вовсе
другое.  Только  Кузька  по-своему  об этом понимал. "Не иначе, знает Илюшка
какую-то словинку,- то он и удачливый, и по работе ему устатка нет".
     Как  про  перышки-то  Илья сказал, Кузька и смекнул про себя: "Вот она-
илюшкина словинка".
     Ну, известно, в ту же ночь и украл эти перышки.
     На  другой  день  хватился  Илья  - где перышки? Думает, обронил. Давай
искать по прииску-то. Над Ильей подсмеиваться стали:
     -  Ты  в  уме  ли,  парень!  Столько  ног  тут  топчется, а ты какие-то
махонькие перышки ищешь! В пыль, поди, их стоптали. Да и на что они тебе?
     - Как, - отвечает, - на что, коли это бабкина памятка?
     -  Памятку, - говорят, - надо в крепком месте, либо в голове держать, а
не на шапке таскать.
     Илья  и  думает  - правду говорят, - и перестал те перышки искать. Того
ему и на мысли не пало, -что они худыми руками взяты.
     У  Кузьки  своя  забота - за Илюхой доглядывать, как у него теперь дело
пойдет,  без бабкиных перышек. Вот и узрил, что Илья ковш старательский взял
да  к лесу пошел. Двоерылко за Ильей,- думает, не смывку ли где наладил. Ну,
никакой  смывки  не  оказалось, а стал Илья тот ковш на жердинку насаживать.
Сажени  четыре  жердинка.  Вовсе  для смывки несподручно. К чему бы это? Еще
пуще Кузька насторожился.
     Дело-то  к осени пошло, крепко подувать стало. В субботу, как рабочих с
прииска  домой  отпускали,  Илья  тоже  домой  запросился. Смотритель сперва
покочевряжился,  - ты, дескать, недавно ходил, да и незачем тебе - семейства
нет,  а  хозяйство  свое  - перышки-то - на прииске потерял. Ну, отпустил. А
Кузька  разве  такой случай пропустит? Он спозаранку к тому месту пробрался,
где  ковш на жердинке припрятан был. Долго Кузьке ждать-то пришлось, да ведь
воровская  сноровка  известна.  Не нами сказано - вор собаку переждет, не то
что хозяина. На утре подошел Илья, достал ковш, да и говорит:
     -  Эх,  перышек-то нету! А ветер добрый. С утра так свистит, - к полдню
вовсе разгуляется.
     Впрямь,  ветер  такой,  что  в  лесу  стон  стоит.  Пошел Илья по своим
приметкам, а Двоерылко за ним крадется да радуется:
     "Вот они, перышки-то! К богатству, знать-то, дорожку кажут!"
     Долгонько пришлось Илье по приметам-то пробираться, а ветер все тише да
тише.  Как  на  ложок  выйти,  так  и  вовсе тихо стало,- ни одна веточка не
пошевельнется. Глядит Илья,- старушонка у колодца стоит, дожидается и звонко
так кричит:
     -  Вояка  пришел! Бабкины перья потерял и на ветре прогадал. Что теперь
делать-то станешь? Беги-ко домой да ветра жди! Может, и дождешься!
     Сама  в  сторонке стоит, к Илье рук не тянет, а над колодцем туман, как
шапка  синяя,  густым-густехонько. Илья разбежался да со взгорочка ковшом-то
на жердине прямо в ту синюю шапку и сунул да еще кричит:
     - Ну-ко, ты, убогая, поберегись! Не зашибить бы ненароком.
     Зачерпнул  из колодца и чует - тяжело. Еле выволок. Старушонка смеется,
молодые зубы кажет.
     -  Погляжу  я,  погляжу,  как  ты  ковш до себя дотянешь. Много ли моей
водицы испить доведется!
     Задорит, значит, парня. Илья видит - верно, тяжело, - вовсе озлился.
     - Пей,- кричит,- сама!
     Усилился, поднял маленько ковшик да и норовит опрокинуть на старушонку.
Та  отодвинулась.  Илья  за  ней. Она дальше. Тут жердинка и переломилась, и
вода разлилась. Старушонка опять смеется:
     - Ты бы ковшик-то на бревно насадил... Надежнее бы!
     Илья в ответ грозится:
     - Погоди, убогая! Искупаю еще!
     Тут старушонка и говорит:
     -  Ну,  ладно.  Побаловали  - и хватит. Вижу, что ты парень гораздый да
удалый.  Приходи  в  месячную  ночь,  когда  вздумаешь. Всяких богатств тебе
покажу.  Бери,  сколько унесешь. Если меня сверху не случится, скажись: "Без
ковша пришел", - и все тебе будет.
     -  Мне,  -,  отвечает  Илья,  - и на то охота поглядеть, как ты красной
девкой оборачиваешься.
     -  По  делу  видно  будет, - усмехнулась старушонка, опять молодые зубы
показала.
     Двоерылко все это до капельки видел и до слова слышал.
     "Надо,-  думает,-  поскорее на прииск бежать да кошели наготовлять. Как
бы только Илюшка меня не опередил!"
     Убежал  Двоерылко. А Илья взгорочком к дому пошел. Перебрался по кочкам
через  болотце,  домой  пришел,  а  там  одна  новость - бабкиного решета не
стало.
     Подивился  Илья  -  кому  такое  понадобилось? Сходил к своим заводским
дружкам,  поговорил  с  тем,  с  другим и обратно на прииск пошел, только не
через болото, а дорогой, как все ходили.
     Прошло  так  дней пяток, а случай тот у Илюхи из головы не выходит - на
работе  помнится и сну мешать стал. Нет-нет и увидит он те синие глаза, а то
и голос звонкий услышит:
     "Приходи в месячную ночь, когда вздумаешь".
     Вот Илюха и порешил:
     "Схожу.  Погляжу  хоть,  какое  богатство бывает. Может, и сама она мне
красной девкой покажется".
     В  ту пору как раз молодой месяц народился, ночи посветлее стали. Вдруг
на прииске разговор - Двоерылко потерялся. Сбегали на завод-нету. Смотритель
велел  по  лесу  искать  -тоже  не  оказалось.  И  то  сказать,  искали-  не
надсажались.  Всяк про себя думал: "От того убытку нет, коли вор потерялся."
На том и кончилось.
     Как  месяц  на  полный  кружок  обозначился, Илюха и пошел. Добрался до
места. Глядит - никого нет. Илья все же со взгорочка не спустился и тихонько
молвил:
     - Без ковша пришел.
     Только сказал, сейчас старушонка объявилась и ласково говорит:
     -  Милости  просим,  гостенек дорогой! Давно поджидаю. Подходи да бери,
сколько унесешь.
     Сама  руками-то  как  крышку  над  колодцем  подняла, а там и открылось
богатства  всякого.  Доверху  набито.  Илье  любопытно  на  такое  богатство
поглядеть, а со взгорочка не спускается. Старушонка поторапливать стала.
     - Ну, чего стоишь? Бери,- говорю, - сколько в кошель уйдет.
     -  Кошеля-то, - отвечает, - у меня нету, да и от бабки Лукерьи я другое
слыхал.  Будто  только  то богатство чисто да крепко, какое ты сама человеку
подашь.
     - Вишь ты, привередник какой! Ему еще подноси! Ну, будь по-твоему!
     Как  сказала  это  старушонка,  так из колодца синий столб выметнуло. И
выходит  из этого столба девица-красавица, как царица снаряжена, а ростом до
половины  доброй сосны. В руках у этой девицы золотой поднос, а на нем груда
всякого  богатства.  Песок  золотой,  каменья  дорогие, самородки чуть не по
ковриге. Подходит эта девица к Илюхе и с поклоном подает ему поднос.
     - Прими-ко, молодец!
     Илья  на  прииске  вырос,  в  золотовеске  тоже  бывал, знал, как его -
золото-то - весят. Посмотрел на поднос и говорит старушонке:
     -  Для  смеху  это  придумано.  Ни  одному  человеку  не в силу столько
поднять.
     - Не возьмешь?- спрашивает старушонка.
     - И не подумаю, - отвечает Илья.
     - Ну, будь по-твоему! Другой подарок дам, - говорит старушонка.
     И  сейчас  же той девицы - с золотым-то подносом - не стало. Из колодца
опять  синий  столб  выметнуло.  Вышла  другая девица. Ростом поменьше. Тоже
красавица и наряжена по-купецки. В руках у этой девицы серебряный поднос, на
нем груда богатства. Илья и от этого подноса отказался, говорит старушонке:
     - Не в силу человеку столько поднять, да и не своими руками ты подаешь.
     Тут старушонка вовсе по-девичьи рассмеялась.
     - Ладно, будь по-твоему! Тебя и себя потешу. Потом, чур, не жалеть. Ну,
жди.
     Сказала, и сразу не стало ни той девицы с серебряным подносом, ни самой
старушонки.  Стоял-стоял  Илюха  -  никого нет. Надоело уж ему ждать-то, тут
сбоку  и  зашуршала  трава. Поворотился Илюха в ту сторону. Видит - девчонка
подходит.  Простая  девчонка,  в  обыкновенный  человечий  рост.  Годов  так
восемнадцати.  Платьишко  на  ней  синее, платок на голове синий, и на ногах
бареточки  синие. А пригожая эта девчонка - и сказать нельзя. Глаза звездой,
брови  дугой, губы - малина, и руса коса трубчатая через плечо перекинута, а
в косе лента синяя.
     Подошла девчонка к Илюхе и говорит:
     - Прими-ка, мил друг Илюшенька, подарочек от чистого сердца.
     И  подает  ему  своими  белыми рученьками старое бабки Лукерьи решето с
ягодами.  Тут  тебе  и  земляника, тут тебе и княженика, и желтая морошка, и
черная смородина с голубикой. Ну, всяких сортов ягода. Полнехонько решето. А
сверху  три  перышка.  Одно  беленькое,  одно  черненькое,  одно  рыженькое,
натуго синей ниточкой перевязаны.
     Принял  Илюха  решето, а сам как дурак стоит, никак домекнуть не может,
откуда  эта  девчонка  появилась,  где она осенью всяких ягод набрала. Вот и
спрашивает:
     - Ты чья, красна девица? Скажись, как тебя звать-величать?
     Девчонка усмехнулась и говорит:
     - Бабкой Синюшкой люди зовут, а гораздому да удалому, да простой душе и
такой кажусь, какой видишь. Редко только так-то бывает.
     Тогда уж Илюха понял, с кем разговор, и спрашивает:
     - Перышки-то у тебя откуда?
     - Да вот, - отвечает, - Двоерылко за богатством приходил. Сам в колодец
угодил  и  кошели свои утопил, а твои-то перышки выплыли. Простой, видно, ты
души парень.
     Дальше  Илья  и  не  знает о чем говорить. И она стоит, молчит, ленту в
косе перебирает. Потом промолвила:
     - Так-то, мил друг Илюшенька! Синюшка я. Всегда старая, всегда молодая.
К здешним богатствам навеки приставлена.
     Тут помолчала маленько да спрашивает:
     - Ну, нагляделся? Хватит, поди, а то как бы во сне не привиделась.
     И  сама  вздохнула,  как ножом по сердцу парня полыснула. Все бы отдал,
лишь бы она настоящая живая девчонка стала, а ее и вовсе нет.
     Долго  еще  стоял Илья. Синий туман из колодца по всему ложочку пополз,
тогда  только  стал к дому пробираться. На свету уж пришел. Только заходит в
избу, а решето с ягодами и потяжелело, дно оборвалось, и на пол самородки да
дорогие каменья посыпались.
     С  таким-то,  богатством Илья сразу от барина откупился, на волю вышел,
дом  себе  хороший справил, лошадь завел, а вот жениться никак не может. Все
та девчонка из памяти не выходит. Сна-покою решился. И бабки Лукерьи перышки
не помогают. Не один раз говаривал:
     - Эх, бабка Лукерья, бабка Лукерья! Научила ты, как Синюшкино богатство
добыть, а как тоску избыть - не сказала. Видно, сама не знала.
     Маялся-маялся так-то и надумал:
     "Лучше в тот колодец нырнуть, чем такую муку переносить".
     Пошел к Зюзельскому болотцу, а бабкины перышки все же с собой захватил.
     Тогда  ягодная  пора  пришлась. Землянику таскать стали. Только подошел
Илья  к  лесу,  навстречу  ему девичья артелка. Человек с десяток, с полными
корзинками.  Одна девчонка на отшибе идет, годов так восемнадцати. Платьишко
на  ней  синее, платок на голове синий. И пригожая - сказать нельзя. Брови -
дугой,  глаза  -  звездой,  губы  -  малина, руса коса трубчатая через плечо
перекинута,  а  в ней лента синяя. Ну, вылитая та. Одна приметочка разнится:
на  той  баретки синие были, а эта вовсе босиком. Остолбенел Илья. Глядит на
девчонку,  и  она  синими-то глазами зырк да зырк и усмехается - зубы кажет.
Прочухался маленько Илюха и говорит:
     - Как это я тебя никогда не видал?
     -  Вот,  - отвечает, - и погляди, коли охота. На это я проста - копейки
не возьму.
     - Где, - спрашивает, - ты живешь?
     - Ступай, - говорит, - прямо, повороти направо. Тут будет пень большой.
Ты  разбегись  да треснись башкой. Как искры из глаз посыплются - тут меня и
увидишь...
     Ну,  зубоскальничает,  конечно,  как по девичьему обряду ведется. Потом
сказалась - чья такая, по которой улице живет и как зовут. Все честь-честью.
А сама глазами так и тянет, так и тянет.
     С этой девчонкой Илюха и свою долю нашел. Только не надолго. Она, вишь,
из  мраморских  была. То ее Илюха и не видал раньше-то. Ну, а про мраморских
дело известное. Краше тамошних девок по нашему краю нет, а женись на такой -
овдовеешь. С малых лет около камню бьются - чахотка у них.
     Илюха  и  сам долго не зажился. Наглотался, может, от этой, да и от той
нездоровья-то.  А  по  Зюзельке  вскорости  большой  прииск  открыли. Илюха,
видишь,  не потаил, где богатство взял. Ну, рыться по тем местам стали, да и
натакались по Зюзельке на богатимое золото.
     На моих еще памятях тут хорошо добывали. А колодца того так и не нашли.
Туман  синий,  -  тот и посейчас на тех местах держится, богатство кажет. Мы
ведь   что!  Сверху  поковыряли  маленько,  копни-ко  поглубже...  Глубокий,
сказывают, тот синюшкин колодец. Страсть глубокий. Еще добытчиков ждет.